Мне не больно - Страница 50

– Хватит, я поняла… Довольно… Вновь воцарилось молчание. Наконец девушка решилась:

– Чиф, я, наверное, должна была тебе сказать раньше, ведь я врач экспедиции, – но такое считается врачебной тайной. Еще до твоего рождения тетя Полли и дядя Генри попали в какой-то научный центр. Там был огромный красный кристалл, похожий на рубин, через который пропускали синее излучение… У тебя генетические изменения. Мне говорили это, кое-кто даже советовал не брать тебя на Старую Землю. Но потом решили, что эти изменения в целом благоприятны.

Чиф молчал. Лу тряхнула головой:

– Джон, да приди в себя! Какая, в конце концов, разница! Если тебя хоть сколько интересует мое мнение, то вот: забудь все до возвращения, а там, если хочешь, зайди в лабораторию медицинского центра. Да и то – надо ли? Ведь ты нормален!

– Пока нормален, Лу. До четырнадцати лет у меня такого не было. Значит, изменения только начались. Ладно, еще раз спасибо. Брату – ни слова!

Бена пришлось звать долго: тот обиделся, заявив, что намерен отныне ночевать у входной двери рядом с фикусом, который является его единственным другом. Уговорив приятеля, Чиф провозгласил, что давно пора ужинать, а ответ Казим-беку они обсудят после…

Но и после ужина разговор не состоялся. Руководитель группы, извинившись, закрылся в лаборатории, попросив не беспокоить. Несколько удивленный Бен, который как раз собрался провести пробный сеанс связи, пожал плечами и устроился в гостиной на диване, лениво перелистывая словарь советских неологизмов, специально подготовленный кафедрой современного русского языка университета в Сент-Алексе. Лу, закончив свои дела, присела рядом, погрузившись в чтение отобранного у брата журнала.

Бен, испытывая некоторое недоумение, старательно штудировал словарь. По его мнению, аборигены совершенно бездарно исказили язык предков. Почему-то полагалось говорить вместо «жалованье» – «зарплата», «синема» превратилась в «кино», причем с ударением на втором слоге, отчего «кинотеатр» из «синематографа» превращался в «собачью площадку». Особенно удивили Бена загадочные «октябрины», заменившие «день Ангела». Слова же «Вторчермет», «Охмадет», «Наркомзем» и «Тяжмаш» он старался пропускать, не читая. Окончательно добил его СЛОН, превратившийся из симпатичного животного в страшный концлагерь на Соловках. Бен вздыхал, напрягал память, в глубине души понимая, что в самый неподходящий момент обязательно сорвется, назвав, к примеру, какого-нибудь наркома «милостивым государем», а трактористку вроде Паши Ангелиной – «мадемуазель».

– Бен, это же страшно! – Лу отложила в сторону журнал и растерянно потерла виски.

– Что? – Брат, недоуменно взглянув на девушку, взял в руки журнал и с выражением прочел: – «Деревья по ветру качались, шумело поле спелой ржи. В овраге кулаки собрались, точили острые ножи. Желая заслужить награду, о преступленье вели речь: устроить тайную засаду и пионера подстеречь…» Что тебя удивило? Растопчинский стиль, конечно, но чего ты ожидала?

– Да при чем тут стиль! – возмутилась сестра. – Знаешь, о чем тут? Один бойскаут узнал, что его отец совершает должностное преступление, и сообщил в контрразведку. А дядя этого бойскаута вместе с другими родственниками подстерег этого парня и прикончил. Представляешь?

Бен зевнул:

– Помнишь песню про Хорста Весселя? У нас, кажется, есть пластинка. Типичное тоталитарное мышление. «Наши маленькие детки нынче служат в контрразведке…» – И ты так спокойно об этом говоришь, Бен! Они же больные! Дети доносят на родителей, родители подстерегают детей в засаде… Что мы тут можем сделать, не представляю…

– Лу, прежде всего – меньше эмоций, – наставительно заметил брат. – Пойми, ты имеешь дело с произведением художественной литературы, написанным в пропагандистских целях. Реальная жизнь, думаю, выглядит несколько иначе. Лу помотала головой:

– Это действительно было где-то на Урале. В предисловии сказано – реальный факт. Горький заявил на съезде писателей, что этому Морозову надо поставить памятник на главной площади.

– А кто такой Горький? – . равнодушно отозвался Бен, перелистывая журнал. Нет, читать это нельзя: испорчу вкус… Лу, ты имеешь дело с болезнью. А если так – надо не возмущаться, а лечить. Вот завтра я схожу кой-куда, понаблюдаю за местными Гомерами, может, и этого Гатунского встречу. Что ему передать от тебя?

– Что он гвок, – буркнула сестра. – Охотно. Только не поймет. Наш фольклор они не изучают… Лу, чего там Джон поделывает, как ты думаешь?

– Ему виднее, – ответ был коротким и сухим. Бен недоуменно пожал плечами:

– Он просил меня настроить передатчик, наверно, хочет поговорить с Казим-беком… А помнишь, мы мечтали о том, какие тут у нас будут приключения? Как мы будем спасать приговоренных сталинскими сатрапами, расклеивать листовки, создавать партизанские отряды? Помнишь, у нас даже игра такая была – «красные-белые», и никто не хотел быть красным, кроме Джона?

– Почему? – удивилась Лу. – Я тоже часто была за красных, по-моему, ты тоже.

– Из-за Джона, – тут же уточнил Бен.

– Факт есть факт. Ну а насчет приключений, так, по-моему, уже на нервом курсе все стало ясно. Ты же сам говорил, мы тут не нужны.

– Это и обидно, – подхватил брат. – Ну ладно, я, как известно, циник и эгоист, и вообще, мне наши дела ближе. Но представь себе, если бы Президент Сэм объявил запись волонтеров! Да половина наших стариков записалась бы! И лорд Бар, и дядя Ник, и, наверно, все наши соседи! И отец, будь он жив. Прибыли бы сюда с трехцветными знаменами…